Перевернув пятидесятую страницу своей жизни, я увидел такой заголовок:

 

  О СЕБЕ

 

Остальная часть страницы была незапятнанно чиста и из еë белой глубины на меня смотрела бездонная пустота. Я понял, что это пространство должно заполниться моей жизнью. Но как? И опять на помощь мне поспешил мой материнский – Армянский – язык, который всегда спасал меня в самые тяжëлые минуты. Я вспомнил, что местоимение «мой» (по-армянски «им») связано с глаголом «знать» («иманал», сравн.: по-русски: «мне»-«мнение» или по-немецки: «mein» /»мой»/- «meinen» /»полагать», «думать»/ и т.д.). Стало быть, писать о себе означает писать о том, что я знаю о самом себе. Так в безграничной пустоте сверкнула первая звезда.

 

Вторая звезда была настолько яркая и красивая, насколько красивым может быть только стихотворение. Нежные, пульсирующие лучи звезды, сливаясь друг с другом, составляли некий рисунок. Присмотревшись, я понял, что линии рисунка как будто складываются в цифры – 1961. Потом я узнал, что моë рождение орошено святой водой армянского праздника Вардавара, которая стекает с пальцев богини любви и красоты древних армян Астхик. И вовсе не случайным показалось после этого, что именно прекрасному посвящено то расположенное в горах Армении село, где в день моего рождения все – и старый, и малый – праздновали Вардавар. Гехашен. То есть «красивое село». Так пустота стала обретать внешний облик и наполняться каким-то близким сердцу смыслом.

 

Третьей была огромная, лучистая звезда, она медленно выплыла из безвестности, на мгновение замешкалась, затем, неожиданно взорвавшись, рассыпалась на все стороны. Показалось, что оторвавшиеся от неë бесчисленные яркие метеоры посыпались мне на лицо и вонзились глубоко в душу. Меня охватил непривычный и безграничный трепет, и в голове проснулось слово «бог». Словно я родился в незнакомом мире, где все было богом: наш дом, собака, телята и ягнята, наше село и горы, ветер и облака и те каменистые тропы, по которым я босиком отправлялся на поиски редкого цветка, приносящего счастье. Богом были наша семья, мои сëстры и братья, наши соседи слева и соседи справа, стог сена и мычание коровы. Богом были мой отец, моя мать и сам я был маленьким богом. Так неожиданно я обнаружил, что живу и что жизнь – бог.

 

Но этот бог или эти боги имели один малюсенький недостаток: у них не было тела. Не было тела даже у соседского мальчишки, который таскал из нашего сада груши и с которым я однажды подрался. Все были, как и прежде, все существовали, но для меня они удивительным образом оказались лишëнными плоти. Особенно бесплотными были девочки, и когда я слышал от старших, что, дескать, та девушка с тем парнем..., я тут же начинал улыбаться, совсем как взрослые снисходительно улыбаются наивности детей: разве люди могут иметь плоть! Так пустота постоянно наполнялась бесформенно-смутными туманами, что понемногу незаметно густели, пока однажды из глубины непроницаемого сумрака не родилось сразу тридцать шесть сверкающих звëзд – армянские письмена.

 

В нашем доме была старая дедовская тахта, под которой брат обучил меня армянской азбуке. Лежа в полумраке, я так легко писал буквы, что мне казалось, они в готовом виде возникали у меня в голове. Закончив писать, я выбрался из-под тахты и побежал в сад, где отец как раз собирался посадить дерево. Я с гордостью протянул ему свои буквы, он глянул, довольно улыбнулся и продолжал копать землю. Я помог ему высадить саженец, потом бегом вернулся, снова забрался под тахту и сочинил вот такой стишок:

                                       

                                        Землю копаю,

                                        Дерево сажаю,

                                        Чтобы всегда цвело

                                        В нашем зеленом саду...

И вдруг перед моими глазами все как-то изменилось и обрело плоть, став реальным и ощутимым. Я был поражëн. Я перечитал только что написанное – и, восхитившись собой, испытал такое чувство, что именно я сотворил весь этот мир: и землю, и дерево, и сад. Однако внезапно меня окатил обжигающий стыд: в своем стихотворении я всю работу приписал себе, а ведь я только помог отцу посадить дерево. Потянулся к листку, чтобы переправить на множественное число, но словно какая-то неведомая сила не позволила это сделать, и я отдернул руку. Инстинктивно я понял, что стихотворение – это когда сын помогает отцу сажать дерево. Каким-то непонятным образом это обозначало, что я сам сожал дерево. Так стихи стали моей жизнью, и пустота заполнилась новыми, большими и малыми, звëздами.

 

Спустя четыре года, когда мне было уже девять, слава обо мне разнеслась «по всему свету»; все в нашем селе – от мала до велика – знали, что я поэт, и не упускали случая поучить меня уму-разуму: если я хочу написать «что-нибудь стоящее», я должен всегда помогать родителям, вовремя давать корм коровам, вовремя отводить наших телят и ягнят на пастбище и вовремя приводить их домой, «ни на минуту раньше или позже». Сердце моë переполнялось гордостью, мне казалось, что даже наш дом, собака, куры, сад, стог сена, горы, ветер, солнце и луна тоже знают, что я поэт. Я лишь скромно улыбался, когда в предрассветных сумерках шел вместо заболевшей матери ухаживать за сельскими коровами и слышал, как в полумраке хлева еë подружки-доярки говорили друг другу: «Поэт пришел».

 

Вот я и добрался до конца страницы, и пустота до края наполнилась звëздами и превратилась в сверкающее небо.

 

Как знать, быть может, Тот Некто именно так создал небо и землю...

 

                                                                                                                                                                                                              21.09.2011 г.

(Перевод с армянского Альберта Налбандяна)

© Севак Арамазд