ПРИЛИВНЫЙ СВЕТ

Цикл

 

Перевод с армянского

ГЕОРГИЯ КУБАТЬЯНА

 

 

ЗВЁЗДНЫЙ МИГ

 

 I. Прелюдия

 

В этой жизни, подобной зарытому кладу,

Я двадцатый свой Круг завершаю уже;

Душу губит Пожар, и который год кряду

Слышу Зов неизвестный. Я настороже;

Он во мне, молчаливый, – как некое Средство,

Знак волшебный и Тень, что ложится, лучась;

Он меня поневоле влечёт к себе с детства –

Я не знаю куда – каждый миг, каждый час...

 

О великое Небо, мятежное Сердце,

Если грусть не сдержать – все запруды прорвёт, –

Ты ей ливнями дашь прорыдать-разреветься;

Что поделать, и сам я расплачусь вот-вот.

Солнце золото выбросило на продажу,

Свет и Тьма знай торгуются между собой,

И раскинула Радуга пёструю пряжу

Дивных красок, меня соблазняя любой...

 

Беспредельное Небо, где сны недреманны!

Здесь иные законы, уклад и стезя.

Здесь двум линиям Жизни ни поздно, ни рано –

Никогда! – пересечься друг с другом нельзя.

Сколь бы ни был Пожар здесь могуч и велик,

Тень его источает одну только стужу...

 

Мне Звезда осиянно спускается в душу;

Откровения Звёздного трепетный Миг.

 

 

II

 

Судьба – неизведанный путь. Онемения миг.

И камни торчком, изумлённые – там, у овражка.

Я, отроду смертный, от Жизни бежал напрямик.

И сразу попался в ловушку. И было мне тяжко.

Но Смерть пошутила. Кровь стынет от этих острот.

И миг расщепился во мне. Страх. И крик из-под спуду.

Я в тёмном ущелье. Вдали раздалось: он умрёт...

Проснулся – повсюду Ничто. И Безмолвье повсюду.

 

 

III

 

Словно во сне вижу сон:  постепенно, помалу и втайне

Пара зрачков расширяется – бред это или не бред? –

Чудится, Мир волшебством обретает свои очертанья

И, словно море, уходит, уходит, и вот его нет.

И сквозь смежённые веки мне приоткрывается Бездна,

Время, сгущаясь предельно, становится Точкой; слышней,

Что Тишина, как мелодия, льётся в глуши бессловесно,

И преломляется, вижу я, Первоматерия; в ней

Свет с Темнотою покоятся неразделённой четою.

И невесомо, как Луч, за размытой неясной чертою

Гаснущего горизонта упавший в волну и  во мрак,

В прах обратившись, я дождиком сеюсь по-над пустотою

И растворяюсь в Бескрайности тихо,бесследно. Но как

Нерастворим изначально песок, погружённый в пучину,

Как в берегах не удержишь бушующие беспричинно

Воды, я есмь и пишу. И ракетой в густых облаках

Взгляд, от меня оторвавшись, сливается неразлучимо

С Мигом... Бывает, покажется, будто тебя ещё нет,

Ты лишь зародыш, которому надо явиться на свет;

Ощупью, словно незрячий, отыскиваю невидимку,

Жду, что Светило разгонит глаза мне затмившую дымку.

 

Чудится, Жизнь, что во сне, – это просто блестящий лжеклад.

Как он всем нам надоел своей жёлтою ржавою пылью!

Мутную ярость Борьбой мы зовём; наши души болят,

Ибо о кладе – о золоте Дара, слепцы, мы забыли.

 

Чудится, Некто глумится над нами, подстроивши трюк;

Нас на Арену закинувший эту, он вдосталь хохочет –

Чертим годами покорно мы тот же единственный Круг,

Пляшем под дудочку Времени то, чего Некто захочет.

 

О Звёздный Миг, излучись, изойди из Неведомого,

Душу мою пробуди, озарив Откровением вещим!

Саблей луча рассеки беспросветный талант Волшебства,

Пусть, прояснившись от мути, глаза мои в Песне заблещут.

 

 

IV

 

Вот я перед тобою, Вечным, – в обличье смертном метеор;

Моя орбита – вкруг себя или внутри себя, однако

Через меня глаголет Небо, и огнепилкий его взор

Следит за мною всякий миг в упор, и пристально, и наго.

Оно пульсирует во мне, и плещется оно во мне;

Его глаза сияют солнцем ещё раздольней и крамольней;

Когда ж бахвалиться вулканом на ум поверженной Земле

Взбредёт, оно её одёрнет громовой речью туч и молний.

И Звёздный Миг не что иное, как свет его, но без теней,

Печать, какой моё рожденье подтверждено однажды было

Творцом или Другим, поскольку, когда встаёт во мгле Светило,

Тоска по Свету горних высей в людских глазах всего сильней.

И зов Неведомого слышен Душе из этих высей горних,

Как дальний голос детства или глухой тревоги смертный знак,

Ведь Солнца смерть заключена в его же красках иллюзорных,

А Небо над самим собой есть замкнутый бескрайний Мрак.

Среди Свободы безвоздушной Душа становится темницей,

А горы – бездною в холодных снегах Величья, и точь-в-точь

Болотная вода, неярко сверкает Слово и лоснится,

И в сердце боги возникают и гибнут, исчезая прочь.

И в свете Откровенья тени столетий, обращаясь в бегство,

Под взглядом пристальным моим рассеиваются во прах,

И Звёздный миг играет песню вселенской слышимости – Детство, –

Подобно звонарю, на многих ликующих колоколах.

 

 

V

 

Точь-в-точь животворную влагу завета,

Враждебную небытию,

Росу Твоего первозданного света

Я каплю за каплею пью.

От жара пустынного и урагана

Завял мой цветок, но пока

Он слушает голос твой чистый, органный

Из облачного далека...

 

Одно за другим пробуждаются ныне                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   

Былые столетья мои:

Дикарь под высокой звездою в пустыне;

Мальчонка в лесу средь хвои;

Страх; первые идолы; первые боги;

Гармония песни простой...

Как и почему это стало в итоге

Бездушной могильной плитой?

 

 

VI

 

Исходя из того ли, что Жизнь – это плод ядовитый,

Чьё питьё – соки чистые, запах же – смрад и тоска,

Мы веками за нами взирающей Силой повиты;

Медлить смерти подобно, мы медлим, и Жизнь коротка.

Оттого ли, что Нынче – из волоса зыблемый мостик,

Как пройти по нему, не споткнувшись, как ходят во сне?

Что за ветер, не знаю, принёс меня, сделав здесь гостем?

Оглянусь – подо мною лишь бездна, и бездна во мне.

Только Смерть достоверна – зовёт она снова и снова;

Всё, что создано Мыслью, загублено свыше тотчас,

И когда из Души тихим дождиком сеется Слово,

Раскрывается пропасть утрат, стерегущая нас.

Тебя нет, о мой брат, горькой жизни твоей я не прожил,

Образ призрачный твой угасает во мраке моём,

Но твой хохот гремит в облаках, сотрясаемых дрожью,

И пылинками Памяти грусть твоя сыплет кругом.

Ты хотел отыскать Цель и Тайну творенья и твари,

Отыскал сам себя же – Судьбе усмехаться вольно...

Вот и я бью в набат, и смятение – в каждом ударе,

Но распахнута Дверь, и не стоит ломиться в окно.

А мгновенье спустя – женский взгляд вожделенья и страсти,

И душа тянет жребий опять, смущена и грешна;

Жизнь известий полна о крушенье, несчастье, напасти:

Некто всё оскверняет окрест, не щадя даже сна,

Точно так же, как лица мелькают во сне незнакомо,

Точно так безыскусное утро займётся, слепя;

Свет везде и во всём, и ты вдруг затоскуешь о ком-то,

Кто в тебе обитает и любит безмерно тебя.

И покажется вновь: ты среди первобытного стана,

Свет хотя и слепит, но прекрасен, как эта ветла...

 

– Был Божественный Огнь; ты украл его искру; как стала

Эта искра Пожаром и всё, чем ты жил, пожрала?

 

 

VII

 

О Инстинкта тёмный лук...

Меткую твою стрелу

Смерть своим шлифует свистом;

Точно так Душа – в пылу

Подовых безумных мук;

И рождается, неистов,

Плод, а в нём одновременно

Рай и мрачная Геенна...

 

Ведь когда идёт впервой

Мягкий нежный снег в аллеях,

От сонаты снеговой

Дерева во сне хмелеют...

Колдовство или навет?

Снег ложится густо, тучно;

Хрустнув, обломилась ветвь;

Плачет дерево беззвучно...

 

Чародействуя, во мне

Свет и Тьма навек засели,

И тону я в глубине

Тучи смыслов, тайн и целей.

Лёгкий и, как Свет, сквозной,

Грозен и, как Тьма, безмерен,

Между нами – Смертью, мной –

Вырастает новый Берег.

 

Кажется, что я попал

В мир, где всё  – Позор и Слава,

Жизнь и Смерть – лжеритуал

Или детская забава.

Кто меня, не знаю сам,

Вновь к Неведомому тянет?

А в прозрачных небесах

Гром нечаянно не грянет...

 

1981

 

 

ПОЛУСТАНОК

 

Там, где, темнея, вечерняя гасла заря,

В ветхом строенье на станции, Богом забытой,

Простоволосый, угрюмый, судьбиною битый,

Голос из шума пытался он выловить. Зря.

Голоса не было, разве что ветер сквозил.

Поезд пришёл и прошёл, только затормозил.

 

Стукнул с досадой рукой по руке, обругал

Молча весь мир, и себя, и своё окруженье,

И ощутил на лице осторожные тени,

И различил женский голос негромкий сквозь гам:

«Где-то я видела вас, а вот где – без понятья.

Вы никогда не снимали подвал в Харинате?..»

 

«Нет, – улыбнулся, – не помню. А впрочем...». И тут

Случай из прошлого сжал ему сердце тисками.

...Старец, во тьме поскользнувшись, упал, словно камень

В бурную реку, лежит, а минуты идут...

Дождь моросил. Было грязно. И вымок он весь.

На берегу? Или где ж это было?.. Бог весть.

 

Женские сумки, кошёлки свалив, как во сне,

Выбежал вон карапуз, и за ним не угнаться.

Сделал усилие молча – привстать, приподняться,

Но не поднялся, точь-в-точь пригвождённый к стене.

И показалось, он падает в пропасть без сил...

Поезд пришёл и прошёл, только затормозил.

 

«В нынешней осени горькой ни лжи, ни клевет;

Мысль наша – поезд, несущийся Ветру навстречу. –

Он усмехнулся: – Во мне, может статься, предтечей

Дивных открытий таится великий поэт.

Премии... речи... квартира... и вдоволь услад...»

Кто-то уставил в него ненавидящий взгляд.

 

С тёмною злобой глядел сквозь туман и дурман

На одежонку его, затрапезную слишком;

В сонных мозгах тяжело шевелилась мыслишка

И наконец проявилась: «Да он наркоман!»

После заржал; смех летел из него, как труха:

«Это, должно быть, учёный большой, ха-ха-ха...»

 

Гром прогремел, и ударили струи дождя;

Сердце его застучало в ответ окаянно:

«Каждая капля стремится во власть океана,

Сызнова пройденный путь до конца проходя».

Кто-то ругнулся: «Пошёл он! – и сплюнул во тьму:

– Жизнь его видимость и не нужна никому».

 

Прямо под окнами пьяница, дурья башка

В луже колодой лежал, и его собутыльник

То ему даст оплеуху, а то подзатыльник,

Чтобы слегка протрезвить забулдыгу-дружка...

Парочку эту оплакивал дождь проливной;

Мимо прошлёпал сельчанин с мешком за спиной.

 

Обмер он вдруг и обмяк и подумал впотьмах:

«Голод ли близок? Унынье ль, что в сердце мы прячем?»

В уши ударило детским пронзительным плачем,

Напрочь и сразу погасшим, однако, в шумах.

 

С места вскочил. «Гнев ли Божий меня поразил,

Лишь бы добраться до дома так или иначе...»

 

Поезд пришёл и прошёл, только затормозил.

 

1986

 

 

МОЯ СМЕРТЬ

 

Знаю, Смерть моя – выпивоха,

В голове у кого лишь ил

Тех утрат, что несла эпоха, –

В час, когда, растеряв свой пыл,

В дом вернусь под стать Одиссею,

Тенью ляжет, угрозы сея,

И шепнёт: «Эй, про долг забыл...»

 

На лицо его тёмное гляну,

Улыбнусь устало во мрак,

Вспомню, как в этот Мир обманный

Обольщённо вошёл и как

Воспевал его круговерть,

Пока вдруг моя боль нежданно

Не пронзила и Хлябь и Твердь.

 

Вечность, думал я, только слово

И привык хвататься за Миг...

Караван, что в песках сурово,

Будто к жвачке, к Мечте приник,

Миражей отдалённый лик,

Фарт, который не приневолишь...

И смотрел я всегда на Него лишь.

 

На Него, что, родившись со мною,

Безымянный остался навек –

Как шальное виденье ночное

Или нега, что слаще всех нег,

На Него, что лишь виден в минувшем

И в грядущем и смотрит мне в душу,

Не смыкая распахнутых век.

 

И признаю Eго я однажды

В выпивохе, засохшем от жажды

И мечтающем лишь об одном... 

То, что крупно, и то, что ничтожно,

В нём слилось, повторённое дважды;

Нет Завета бесценней в ином –

Я отдам ему свой долг непреложно.

 

1983

 

 

 МОЯ ЖИЗНЬ

 

К неугасимому Свету на крыльях Души

Я, точно птица, летел по Вселенной безбрежной;

Тенью накрытый неведомой, был я в тиши

Некой Рукой, как букашка, расплющен небрежно.

 

Но раскололся утёс и во чреве Земли

Вновь Рождество совершилось, и в яслях без крова

На лучезарной ладони Младенца нашли

Каплю свернувшейся Крови, горящей багрово.

 

1997

 

 

МОЯ РЕЛИГИЯ

 

Жизнью Другого я жил наяву;

Умер он, я же воскрес и живу.

 

1997

 

 

МГНОВЕНЬЕ

 

Перевод с армянского

АЛЬБЕРТА НАЛБАНДЯНА

 

Удастся ль выразить ничтожными словами

Души Безвестность угрожающую мне?

Последний, первый ли – я, Смертный, перед вами

Хочу открыть все то, что прячу в глубине.

 

Во мне ворочается Сумрак первородный

И Свет теперешний и Свет, что безъязык.

И Слово нижется, как бы Туман холодный,

На Жизни лик, незрячий каждый миг.

 

И в широте пространств, распахнутых для зренья,

Лишь искаженные Картины нам видны,

И то же Хаоса старинного вихренье

В глухих острогах Душ, что не затворены.

 

Ведь он погиб тогда, сородичам на горе,

Тот, кто, как посуху, шаг сделал по воде,

И тот, кто был Распят, чтоб возродитьcя вскоре,

Остался навсегда прикованным к Мечте.

 

Кто в грезах видел Рай, кто в свет Эдема верил,

В себя взглянувши вдруг, был поражен весьма;

Кто цифры складывал, все вычислял и мерил,

В итоге получив ничто, сошел с ума...

 

Мгновенье – лишь оно мой Бог опять и снова,

Что возгорается и гаснет без следа.

Душа очистилась от Сумрака земного

И погрузилась в Свет, который – навсегда.

 

1981

 

© Георгий Кубатьян

© Альберт Налбандян

© Севак Арамазд