РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

Цикл, 1982

 

Перевод с армянского

ГЕОРГИЯ КУБАТЬЯНА 

 

 

ПРЕЛЮДИЯ

 

Каменья: словно тугодумные коровы

жуют среди лугов Безвестность и Покой.

Утес: пастух сосредоточенно, сурово

вперился вдаль — один, в раздумьях день-деньской.

 

Пруд: созерцатель и философ, синь покрова

небес исследует с усмешкой колдовской.

Светило: юноша беспечный рыжебровый

взахлеб, заливисто смеется — он такой.

 

И мальчик замер, забредя сюда, — земля

полна Гармонии, не знающей изъяна,

и Совершенство, словно в сказке, несказанно.

 

...А после годы пронеслись, как резвое теля.

Мечту о таинстве вдрызг истерзало тленье.

И сказка кончилась. Осталось изумленье.

 

 

СТАДО

 

Стадо рассеялось. Между краями,

кажется, вовсе потеряна связь.

Воздух прозрачен. Солнце что пламя.

Гибнет трава, молоком становясь.

 

Ни тесноты, ни помех. Вечереет.

Тяжко струятся во мраке в Приют

Правды. Утес в лунных отсветах мреет.

Встали. Шарахаются. Не идут.

 

Здесь, у стены, забивали скотину.

Запах густой и кровавый. Противно.

Пялят глаза. Бич играет — чик-чирк.

 

Шкура ли гасит им силу удара —

отроду боль не страшна им и кара.

В хлев ни ногой. Бич свирепствует. Цирк...

 

 

КОЗИЙ ВОЖАК

 

Стадо позади него рядами.

Сам он — патриарх, спаситель, Ной.

Перемазанная сплошь слюной,

борода колышется, как знамя.

 

Стадо к озерцу ведет, пригрет

солнцем, словно сотни тысяч лет

впереди шагал. Рога — громадны,

чтобы стадо не теряло след...

 

Отошел от остальных. Напился.

Хрипло кашлянул. Премудрый лик.

Славно здесь! Назад заторопился.

 

Стадо следом. Путь еще велик.

Глянул вдаль, и взгляд — как зацепился.

 

Там мерцал какой-то слабый блик...

 

 

ЯГНЕНОК

 

Бич страшен. Грудятся. Гул, слаб и глух,

от них идет. Бредут сквозь воздух влажный

и в Нечто превращаются. И каждый

внезапно, чуя материнский дух,

 

выходит из себя — где молоко?

Трясутся, тычутся, сосут, елозят

и Богу Молока хвалы возносят.

Один глядит, а стадо далеко.

 

Шерсть завитками, мордочка пригожа.

Куда ни поглядит, одно и то же —

нет стада. Нет, и все тут. Как же так?

 

Уже в загоне овцы. Блеют глуше

и в Нечто превращаются. Заблудший

зубами перемалывает мрак.

 

 

ОСЕЛ

 

Полдень. Солнце жжет с высот.

Тяжек шаг. Напружил спину.

Жив он лишь наполовину,

на другую — груз везет.

 

Ущемлен он свыше, Богом.

Входит в пруд немного боком.

Вьются роем овода.

Да, вода... А жизнь — беда.

 

Тень от скал, и он в тени,

но в пруду, покрытом тенью,

нет его изображенья...

 

Грустен он и смотрит хмуро.

Вьются оводы, слепни —

 

слабо вздрагивает шкура.

 

 

ВОЛ

 

Земля ли бежит у него из-под ног

иль он от земли? Но шагает он, словно

дорога встает на дыбы и с уклона

летит в небеса. Солнце — будто венок.

 

Спустившийся вечер из глаз его стер

страх перед кнутом. Луч стремится в смятенье

достать до горы. Удлиненные тени

томительно гасят небесный костер.

 

Пространство в ярме для него как оконце,

пусть узкое. Видит сквозь дрему судьбу,

что в облике ветра навстречу несется.

 

Бычок-малолетка, в упряжке шалея,

взбрыкнул (а клеймо пламенеет на лбу).

 

Лягнул его. Стало ярмо тяжелее.

 

 

БЫК

Дверца громыхнула, как раскат

грома, и захлопнулась. Мычанье

захлебнулось. Стада нет. Отчаянье.

Первый луч небесный, точно кат,

 

по глазам ударил. И несло

кровью. Темноту боднул, ярясь, и

рухнул. Изо рта, мешаясь с грязью,

пена капала. Его трясло...

 

До рогов, точь-в-точь издалека,

ласково дотронулась рука....

Кровь струилась наземь ало-ало.

 

Чудилось ему, что он взахлеб

пьет ее, в ней перемазав лоб.

 

А поодаль стадо пить алкало.

 

 

КОРОВА

 

Принюхалась. Нет, пусто. Кто увел?

Тревожно фыркнула. Цепь натянулась туже.

Все то же. Шейная веревка, кол

на месте. Вдруг учуяла снаружи

 

теленка запах, явно неживого.

Лягнула землю. Замычала. Снова.

Беззвучна тьма. Лишь из дверей пробил

луч, преломясь там, где теленок был.

 

Кристаллы соли каменной повсюду

искрились. И она лизнула соль,

точь-в-точь в мольбе выплакивала боль.

 

Из глаз шли слезы. Зря. В угоду чуду

не появился он. Крупицы пыли,

 

в луче чернея, к небу воспарили.

 

 

ТЕЛЕНОК

 

Веревка всегда коротка.

Он шею с усилием тянет,

но прямо с его языка

сбегает вкуснейшая зелень —

 

пьянит ароматами, манит:

там речка течет из расселин,

и там напасется он всласть...

Веревка вдруг оборвалась.

 

А он... Он к веревке прирос.

И воздух стал зелен и светел.

Везде и повсюду — лишь ветер.

 

Веревку цепляет утес.

Веревка — его. И в гортани

 

горячее глохнет мычанье.

 

 

ЩЕНОК

 

В глазах еще темно. И — страх.

Нет духа матери родного.

Мордашкой тык и тык. В ноздрях —

чужая горечь листьев. Снова.

 

Он обмер в ужасе. Вокруг

все было шумно, страшно, голо.

Мать не звала. И что-то вдруг

его, погладив, укололо.

 

Он заскулил. Но та же тьма

глаза слепила и с ума

сводила. На него катился

 

ее кромешный жуткий вал.

И — вспышка вдруг... Он пробудился

 

в конурке. Свет торжествовал.

 

 

БОЙНЯ

 

Молчит, как заброшенный цирк. Нет ни окон,

ни входов, ни лазов. И как ни смотри —

лишь пучится дверь, как незрячее око.

Там бездна. Там вечно потемки внутри.

 

Округло и гладко. Углов нет в помине.

А если проникнет за стены хоть звук,

то эха не будет. Увязнет, как в тине.

Там время и то спотыкается вдруг.

 

Лишь кости, как звездная пыль, величаво

и медленно гасят свой сумрачный свет,

и Голос доносится, как изначала...

 

Там тени теснятся во тьме безоконной,

как отзвуки Жизни Другой, незнакомой,

 

где солнца и дня не бывало и нет.

 

 

© Георгий Кубатьян

© Севак Арамазд