АРМЕН, роман, 2005

Часть четвертая, глава третья

 

 1

 

Короткий и глухой стук в крышу, потом ещё один, и вскоре домик уже содрогался и гудел под проливным дождём: точно с неба обрушилось бесчисленное множество мелких камешков. Вместе с шумом в домик ворвалась струя холодного воздуха, заставив Армена зябко поёжиться. Всё это было так неожиданно, что он не успел придти в себя и некоторое время молча и удивлённо прислушивался, не в состоянии воспринять случившееся.

– Ливень… – наконец, догадался он и уже хотел броситься во двор, чтобы внести в дом вещи, которые нельзя оставлять под дождём, но вспомнил: там, снаружи, у него нет ничего, что может промокнуть или не промокнуть, вообще ничего, что он мог бы сделать или не сделать, потерять или найти, – и грудь ему сдавила тоска. Сквозь крышу – сначала в противоположном углу, потом в центре, потом ещё в двух местах – начала просачиваться и капать на пол вода. Армен вжался в стену и чертыхнулся: восстанавливая домик, он ведь старательно конопатил все щели. Стал ругать себя за небрежность и разгильдяйство, однако его порыв угас бесследно и не нарушил ни тишины, ни шума. Обняв колени, он молча смотрел во двор, где ночной мрак вроде бы сгустился ещё больше от гула дождя, и казалось, что гул есть, а дождя нет: бесцельный, беспредметный шум…

Вскоре к дождю присоединился ветер и то заглушал, то усиливал звук, отчего создавалось впечатление, что дождь пляшет. Потом ветер неожиданно утих, остался только дождь, отзывавшийся в домике монотонным гулом. Армен невольно перевёл дух, чувствуя, что этот бесцельный шум принёс ему какое-то облегчение, и его напряжённое молчание, обтекаемое этим шумом, точно остров, мало-помалу обретает новый смысл: так море придаёт особый смысл кусочку суши, омываемому им с четырёх сторон…

Армен почувствовал, что и сам он омыт шумом дождя и постепенно очищается от липкого страха. Точно при вспышке молнии ему увиделось то естественное состояние, в котором он должен был оказаться с самого начала; и в тот же миг знакомый аромат нежно коснулся его ноздрей и он жадно вдохнул праведный, первозданный влажный запах земли, незаметно и молча окутавший всё вокруг. Сердце встрепенулось от захлестнувшей его детской радости, и ему захотелось раздеться, выбежать, плясать под ливнем и смеяться, без конца смеяться…

Шум внезапно стих, и воцарилась безмятежная, необъятная тишина. Армен словно парил в безграничье и в какое-то мгновение увидел небо, настоящее небо, не то, что вечно нависает над головами людей и может открыться или скрыться, а то единственное небо – без видимых или невидимых звёзд, без солнца, луны, облаков, без воздуха – абсолютно чистое. И таким малым, мизерно малым, незначительным и достойным презрения показалось всё то, что именуется жизнью, миром, человеком. Что они такое? Всего лишь человек, живущий множеством абсурдных вещей, без которых он просто умрёт, исчезнет с лица земли; всего лишь жизнь, которая может существовать не иначе как в бессмысленной борьбе, а не будет борьбы, не будет и жизни; всего лишь мир, эта отвратительная гримаса воды и суши, призванная обслуживать жизнь и человека. Да в придачу к ним время, что бесцельно проходит мимо всего этого – тупо и равнодушно… Мало, ничтожно мало этого, однако есть, несомненно есть нечто лучшее, нечто бездонное и великое, что не дано человеку, а словно припасено для кого-то другого, более достойного, кто будет свободен от обязанности существовать, сам станет определять свою судьбу – ему и будет отдано предпочтение…

Армен печально потупился: от этого другого его отделяют бесчисленные времена, и он, чтобы достичь его, должен пройти через тысячи жизней и тысячи смертей…

 

 

2

 

Половина домика внезапно выплыла из темноты, залитая тусклым, безжизненным светом, и Армен, сидя в своём закутке, увидел, как из продолговатой тучи, словно из ножен, медленно вышел изогнутый, похожий на лезвие ножа полумесяц и, выжидательно остановившись в небе, вспыхнул холодным стальным блеском. Дождя уже не было, вокруг царила неестественная тишина.

– Ночь, наверное, на исходе… – Запрокинув голову, Армен зевнул и ударил себя по кисти. – А эти проклятые комары просто поедом съесть готовы… – Он недовольно огляделся и остановил взгляд на деревьях в сквере напротив, чьи туго переплетённые мокрые кроны образовали гигантскую паутину и, покрытые сверкающей лунной пылью, излучали неяркий свет, ещё  больше оттеняя затаившуюся в глубине черноту. Внезапно верхушки деревьев дрогнули, будто их изо всех сил встряхнули, и поднялся оглушительный шум: какие-то птицы или тени птиц в ужасе разлетелись кто куда, потом общий гвалт перекрыли тревожные крики сорóк: видимо, они увидели кошку.

– Может быть, ту же самую… – пробормотал Армен, вспомнив желтоглазую пятнистую кошку, что пряталась под развалинами его домика.

Спустя немного донёсся звук выключаемого двигателя машины, но почему-то не со стороны дороги, а откуда-то из-за деревьев, где излучина реки. Дважды хлопнули дверцы машины, и кто-то, откашлявшись, прочистил горло. Потом снова стало тихо. Сердце Армена тревожно забилось. Он напрягся, чувствуя, что каждое постороннее движение, каждый звук приближают его к грани безумия, что он постепенно превращается в сгусток желчи и злобы, готовый взорваться. Слух с невероятной чуткостью улавливал каждый шорох, и никогда ещё в жизни не была до такой степени непроницаемо темна его душа, а разум ясен и восприимчив.

– Говоришь, один живёт? – из глубины деревьев неожиданно отчётливо прозвучал грубый и самоуверенный голос.

– Да, – ответил другой голос, сухой и резкий.

– Ага, – удовлетворённо заметил первый, – а это, видать, его дворец… Смотри, даже заборчик себе соорудил, не хватает колючей проволоки, сторожевой  башни и часового с автоматом…

– Не беда, остальное он получит в местах не столь отдалённых, согласно собственному заявлению, – вставил второй и засмеялся слегка подобострастно, словно стараясь угодить.

– Ну-ну, – осадил первый, – говорить тихо и не терять бдительности.

– Чего так? – осмелился возразить второй.

– На всякий случай, – многозначительно ответил первый и осторожно кашлянул хриплым, мокротным кашлем.

Голоса смолкли, словно ушли в землю, и снова воцарилась тишина. Лунный свет как-то сразу стал ярче, и дворик наполнился белым, неживым сиянием. Какая-то крестовидная, преломляющаяся тень пересекла двор, вышла из калитки и скользнула в сторону деревьев, растворившись в темноте. Послышался взмах крыльев, и в гуще тёмных крон тишину прорезало зловещее карканье. Потом появились человеческие тени, глухо, но отчётливо зашуршала подминаемая трава – и точно из-под земли выросли две одинаковые фигуры. Блюстители порядка…

– Ах, это конец, – в отчаянии прошептал Армен и ощутил острую боль в груди.

Полицейские приближались. Их лица под козырьками не были видны, и казалось, что в воздухе плывут только фуражки. Впереди медленной, тяжёлой походкой, слегка поигрывая плечами, шёл рослый, широкоплечий полицейский. Чуть поотстав от него, порывисто двигался второй – жилистый, среднего роста. Но обоих опередили их узкие и длинные тени, которые, достигнув калитки и словно наткнувшись на препятствие, остановились в нерешительности, а потом свернули к дороге. Армен подумал даже, что полицейские просто проходят мимо, ничего больше, и с облегчением вздохнул, но вдруг понял, что оба они хорошо ему знакомы. Стал копаться в памяти и с ужасом обнаружил, что ничего не может вспомнить, словно навсегда утратил эту способность, и что внутри у него разверзается бездонная пропасть забвенья. Из груди Армена вырвался стон, он ещё больше съёжился и вжался в стену. Всё это было похоже на кошмарный сон…

Внезапно тишину нарушил жалобный треск ломаемой калитки, и воздух наполнился топотом ног, точно во дворик ворвался целый взвод солдат.

– Оставаться на месте, не двигаться! – грозно крикнул рослый, став по правую сторону входа, а слева от неё в угрожающей позе застыл его напарник. Армен сразу узнал их: рослый был Сили, а другой – Гамр.

– Гамр, проверь дом, – сухо-официально скомандовал Сили.

– Есть проверить дом!

В это время клинок полумесяца снова вошёл в ножны и стало темно: казалось, это была гигантская тень самой луны, поглотившая все остальные тени и застывшая в неподвижности. Блюстители порядка, не понимая, что произошло, замешкались. В темноте их фигуры так расплылись  разбухли, точно в них вошли их собственные тени, вытеснив оттуда хозяев. В следующую минуту в тишине взорвался резкий, панический голос Сили, в котором не осталось и следа прежней самоуверенности.

– Чего пялишься, осёл! – накинулся он на Гамра. – Разве я не сказал проверить дом?

Гамр боязливо приблизился, остановился у порога и, заглянув внутрь, на какое-то время замер, точно принюхивался. Глаз его не было видно – только глазные впадины да смутно проступающие в темноте линии плоского носа и выпирающих скул, большой рот и острый подбородок.

– Здесь он! – радостно заорал он, поворачиваясь к Сили. – От страха в угол забился, как крыса!

– Хорошо, Гамр, – внушительно пробасил Сили, повеселев. – Дай ему по шее и волоки сюда!

Решительной походкой Гамр вошёл в домик, однако дойдя до середины, где пол промок от накапавшей с крыши воды, поскользнулся.

– Вроде в навоз угодил… Сили, это не дом, а настоящий хлев… – Он хохотнул.

Чем ближе подходил Гамр, тем круче вздымалась в Армене мстительная ярость, он чувствовал, что в самом деле похож сейчас за злобную крысу: сжавшись в своём тёмном углу, она следит за противником сверкающими глазами, караулит каждое его движение, и шерсть на ней дыбится от напряжения.

– Эй, ты!.. – подойдя, насмешливо крикнул Гамр и носком ботинка ударил его по рёбрам. – Не видишь, кто перед тобой стоит? Ну-ка встань сейчас же, слизняк!.. – Он снова ударил, на этот раз сильней, и протянул руку, чтобы ухватить Армена за шиворот…

В бешенстве вскочив с места, Армен бросился вперёд с одной-единственной  мыслью – сокрушить, уничтожить, стереть врага в порошок. В какой-то момент он увидел перед собой расширившиеся от неожиданности и страха глаза Гамра, мутные, как от алкоголя, и подёрнутые красной пеленой, и головой ударил его в грудь. Вскрикнув от боли, тот упал навзничь, врезавшись спиной в противоположную стену. Поднялся неимоверный грохот и переполох.

Армен замахнулся было для нового удара, но сжатая в кулак рука замерла в воздухе… Голова его бессильно упала на грудь: перед ним власть, которую невозможно одолеть, и хотя рядом с нею он просто ничтожество, в нём есть что-то такое, что неприемлет власть, питает к ней отвращение, избегает её, не хочет с нею соприкасаться… Армен инстинктивно поднял руки, защищая лицо, и тут же получил жестокий удар в висок. Упав на бок, он к тому же сильно ударился головой об опорный столб…

– Дай ему по роже! – орал Сили. – Каблуком, каблуком бей!

– Ах ты мразь, на кого руку поднимаешь? – крикнул Гамр визгливым голосом. – Всю кровь твою сейчас выпью и не охну!..

Град ударов – ногами и кулаками, куда попало – обрушился на Армена. Ему казалось, что он попал под каменную лавину, что она вот-вот окончательно погребёт его и задавит своей тяжестью. Мозг словно охватило гудящее пламя, Армен прикрывал лицо обеими руками и думал об одном: “Только бы лицо не разбили… только бы лицо не разбили…” Крики и брань Сили и Гамра словно исходили из сотрясающихся стен домика. Постепенно тело Армена деревенело, он уже ничего не чувствовал.

– За волосы его хватай, за волосы!.. – гремел Сили; огромная лапа опустилась на макушку Армена, впиваясь когтями в кожу и выворачивая шею в попытке ударить его головой об опорную балку. От невыносимой боли Армен закричал и поднял руки, чтобы защититься, но при этом оставил неприкрытым лицо. В тот же миг последовал страшный удар каблуком – и изо рта его фонтаном хлынула кровь…

– Я же говорил, что это не человек… а бесчувственная скотина… – Тяжело дыша, Гамр изготовился для нового удара. – Сили, придержи его… – Носком ботинка он снова нацелился на лицо Армена, но тому в последний момент удалось вскинуть руки. . Удар пришёлся в кисть, Армену показалось, что в руку ему вонзили раскалённый железный прут, а ухо даже сквозь шум и ор уловило хруст раздробленной кости…

– Отставить!.. – откуда-то издалека, точно с неба, донёсся до него хриплый бас, тоже знакомый. – Гамр, конфискуй рюкзак, а ты, Сили, приведи его в чувство.

Армен остался лежать ничком в углу домика. Поставив ногу ему на затылок, Гамр наклонился и не без труда вытащил из-под него рюкзак. Потом пошёл было к выходу, но вернулся и, ещё раз с размаху ударив Армена носком ботинка по рёбрам и громко выругавшись, вышел. Тело Армена дрогнуло от удара и замерло. Немного погодя на него обрушилась мощная струя воды, вслед за этим звякнуло отброшенное пустое ведро, оно откатилось назад и, коснувшись затылка Армена, остановилось.

– Ждите у машины! – приказал тот же знакомый голос задыхавшимся от усталости Гамру и Сили. – Я приведу его сам.

Послышался шум удаляющихся шагов, потом стало тихо. Луна снова ярко озарила землю, и двор огласился монотонным пением сверчков и деловитым жужжанием ночных жуков.

 

 

3

 

– Ты, сказочный герой! – нарушил тишину всё тот же хрипло-басовитый голос, в котором не было и намёка на насмешливость. – Думаю, ты достаточно отлежался. А сейчас вылезай из этой своей… пещеры.

От боли тело Армена онемело и затекло. У него было лишь одно чувство: он выскользнул из собственногй плоти и сквозь непроглядные коридоры летит к каким-то неведомым мирам. Услышав голос, он вздрогнул и попробовал отодвинуться. В голове у него что-то щёлкнуло, точно оборвался невидимый провод и крохотный венчик света, появившийся на месте обрыва, снова пробудил в нём слабое восприятие действительности. Волосы на голове зашевелились, в висках бешено застучало, казалось, этот стук способен разнести череп на мелкие кусочки и разметать мозг по тёмному полу.

– Встань! – снова приказал голос со двора с той же холодной лунной отстранённостью. – Не ты первый, не ты последний: не бойся, не умрёшь…

Голос звучал чётко, обособленно, было в нём что-то бесчеловечно серьёзное и в то же время завораживающее. Армен понял, что он не может не подчиниться. Ему понадобилось невероятное усилие, чтобы сделать хотя бы попытку подняться, но ничего не вышло. Тяжело и прерывисто дыша, он ухватился за опорную балку и на сей раз кое-как встал на подгибающиеся ноги, однако не успел выпрямиться, как колени у него подогнулись и он снова рухнул подобно подрубленному дереву.

– Попробуй  ещё раз, – приказал голос.

Армен подполз к стене и сел, привалившись к ней спиной и откинув голову. Весь мокрый, он ощущал себя плавающим в собственной крови. Сломанная кисть была бесчувственна, словно её вовсе не было. Рот горел от невыносимой боли. Он хотел пошевелить губами и не смог: губы распухли и прилипли друг к другу. Здоровой рукой ощупал рот: сломанный передний зуб попал под язык, причиняя острую боль обломанными краями. Он с трудом выплюнул зуб, и тут ему стало страшно: показалось, что его лишили чего-то крайне важного. Шаря по полу рукой, он попытался наощупь отыскать свой зуб и наткнулся на твёрдый комочек. Обрадованный, ощупал его пальцами: увы, это был не зуб, а круглая пуговица, очевидно, оторвавшаяся во время драки с форменной сорочки Гамра. Он сжал её в ладони, точно это был почётный трофей, и почувствовал, что силы понемногу возвращаются…

– Так, – произнёс голос.

Издав мучительный стон, Армен ещё немного отодвинулся и, тяжело повернув голову, взглянул туда, откуда доносился голос. Во дворе у изгороди, засунув руки в карманы, под лунным светом стоял Чаркин и смотрел в черноту домика. В праздничной, с иголочки, форме, которая была на нём во время  похорон Миши, он выглядел на редкость респектабельно. Шесть крупных сверкающих звёздочек на погонах – по три на каждом – добавляли ему солидности и вальяжности. Застывшее землистого цвета лицо выражало непоколебимую волю и решимость. Тонкие губы плотно сжаты. Казалось, это не живой человек, а изваяние. Армен побелел.

– Послушай, ты оглох или ждёшь, что я пошлю за тобой ангелов?.. – Нервным движением Чаркин вынул из кармана тяжёлую связку ключей и стал нетерпеливо подбрасывать её на ладони.

Армен заставил себя встать и, держась за стенку, как ребёнок, ещё не научивший-ся ходить, или изнурённый чахоткой старик, еле передвигая ватные ноги, двинулся к выходу. Когда он, наконец, вышел и прислонился к притолоке, ему показалось, что в одно мгновение пролетели тысячелетия и он, точно проснувшись после долгого кош-марного сна, испытал неожиданное чувство. В глазах потемнело, голова приятно зак-ружилась и его охватило сладкое блаженство забвения…

“Свершилось…” – услышал он отголосок далёкого незнакомого голоса.

Истерзанный вид Армена – разбитое, заплывшее лицо, слипшиеся от крови волосы, одежда, разодранная так, что свисавшие клочья открывали голое тело, – смутил Чаркина, надменно-холодный блеск его глаз неожиданно померк. Он поспешно отвернулся, вытащил из кармана большой белый платок и стал долго и обстоятельно утирать пот на лбу и шее. Потом нарочито глубоко вздохнул, сложил платок вчетверо и неожиданно бросил его Армену.

– Возьми, – сказал не глядя, – вытри лицо.

Армен остался стоять неподвижно. Платок упал между ними, в оставшуюся после дождя грязную лужицу, и погрузился на дно. Чаркин какое-то время растерянно переминался с ноги на ногу и беззвучно шевелил губами, но вскоре лицо его приняло прежнее свирепое выражение.

– Три дня назад ты сбежал от меня, – сказал Чаркин, заложив руки за спину. – Думал так легко и просто улизнуть?

– Я… не сбежал, – еле выговорил Армен, – меня отпустил Ски…

–  Ски-и, – насмешливо протянул Чаркин и усмехнулся. – Какой Ски? Я теперь Ски! Неужели ты такой болван, что не понимаешь простых вещей? – оскорбился он.

– Я… ни в чём… не виноват… – Каждое слово давалось Армену  с невероятным трудом.

– Думаю, ты отдаёшь себе отчёт в том, какую совершил ошибку, оказав сопротивление представителям закона?

– Но… они… меня оскорбили...

– Никто тебе ничего не сказал и пальцем не тронул, – перебил Чаркин тоном, не допускющим возражений. – Ты лжёшь, чтобы избежать ответственности.

– Как? – поразился Армен. – Да посмотрите на меня!..

– Молчать! – взревел Чаркин, теряя терпение. – Держи я           зык за зубами, иначе тебе же будет хуже!

Армен молчал. Он смутно чувствовал, что где-то в чём-то допустил роковую ошибку, но какую именно, – догадаться не мог. Раскрыв рот, он с младенческим изумлением смотрел на Чаркина, но видел не его – в лунном свете он воспринимал лишь колючий блеск шести звёздочек, украшающих его погоны.

– Ладно, - многозначительно махнув рукой, сказал Чаркин, на его неподвижном лице мелькнула непроницаемая улыбка и тут же исчезла.

У Армена было такое чувство, что Чаркин повсюду его преследовал. Он отвёл глаза и внезапно его охватило смутное, тяжёлое сознание вины…

– Три дня назад ты был в Хигдиге, – раздельно, внушительным тоном произнёс Чаркин, рассеянно глядя по сторонам, а затем внезапно впившись глазами в Армена.

Застигнутому врасплох Армену показалось, что его ударила и испепелила молния. Он сразу всё понял.

– Да, – сказал он тихим, безразличным голосом, бессильно опустив голову. – Я искал.. работу…

– Ты был в Хигдиге также ровно двадцать три… – Чаркин посмотрел на свои роскошные наручные часы, – нет, уже перевалило за полночь… значит, если быть точным, ровно двадцать четыре дня назад.

– Я там был впервые… –  возразил Армен, чувствуя, что задыхается. – Старуха… которая пирожки продавала…

– Эта твоя старуха отошла в мир иной, – злорадно усмехнувшись, ввернул Чаркин. – Лучше не морочь голову и признайся. Думаю, ты прекрасно знаешь, в чём тут дело. – Вздёрнув подборок и прищурившись, он взглянул на небо, где предательски ярко светил полумесяц, и по лицу его пробежала тень.

– Не знаю…

– Знаешь, – неожиданно спокойно сказал Чаркин. – Об этом знают даже нерождённые дети… – Он осклабился, и глаза его алчно блеснули.

Армен впервые обратил внимание на то, что Чаркин ещё ни разу не назвал его по имени, словно он для него совсем не существовал.

– Крестьяне Хигдига тебя опознали, – продолжал Чаркин, – но ещё важнее, что ты сам рассказал об этом во всех подробностях….

– Кому? – опешил Армен.

Чаркин не ответил.

– Кому? – повторил Армен, судорожно проглотив слюну. В ноздри ему словно ударил запах разлагающегося тела, и лицо его болезненно сморщилось.

– Саре Семьянка, – медленно и торжественно произнёс Чаркин и много-значительно улыбнулся. – Думаю, ты должен знать её довольно хорошо…

У Армена кровь застыла в жилах. Луна снова скрылась, дворик затопила мгла. Словно взломав невидимые двери, темнота хлынула во все углы, проникла во все предметы, похитила их и спрятала в только ей известных местах. Ночь полностью вошла в свои права.

– Иди вперёд! – откуда-то совсем рядом прогремел в сумраке хриплый бас Чар-кина. – А там видно будет…

Еле волоча ноги, Армен молча двинулся к калитке, Чаркин последовал за ним. Армен уже не ощущал ни собственного присутствия, ни присутствия Чаркина, словно оба они слились с чернотой ночи и исчезли. Единственным, что ещё оставалось в мире и что дышало, было безмолвие. Выйдя из дворика, Армен на секунду остановился и оглянулся…

 

Ему было пять лет, когда он в первый раз увидел Семь Родников – гору своей мечты. Он очень удивился, обнаружив вместо семи бьющих из-под земли родников всего-навсего один, да и тот пробивался на свет из самых глубоких недр горы и прятался под громадным утёсом, так что со стороны вообще не был заметен. Это был маленький и чистый бассейн, в котором неподвижная и прозрачная вода удивительным образом не убывала и не прибывала, хотя ею пользовались все – люди, животные, насекомые, травы и даже обросшие мхом камни, чей холодный и влажный дух постоянно витал в воздухе. Он сорвал семь красивых цветков, чтобы подарить роднику в следующий раз: ему казалось, что подарок обязательно должен быть принесён издалека. Одной рукой держа мамину руку, а в другой зажав цветы, он возвращался домой. На спине у матери был большой узел с самыми разными лекарственными травами, из которых она готовила снадобья от всевозможных недугов. Небо было затянуто хмурыми тучами, быстро темнело, в лицо им дул холодный, пронизывающий ветер. Он оглянулся: в сумерках высилась гора, сосредоточенная и молчаливая, словно погружённая в свои бесчисленные думы. Мать беспокойно потянула его за руку, и он услышал её тяжёлое усталое дыхание. Вверху, на краю обрыва, смутно маячил одинокий платан, и шорох его листьев, сливаясь с воем ветра, отзывался гулом в глубоком ущелье. Он всё чаще и чаще боязливо прижимался к матери, мешая ей подниматься по тропе. “Потерпи, сынок, – то и дело повторяла она. – Вот доберёмся до платана, он нас укроет”. Когда платан был уже близко, совсем близко, вокруг неожиданно установилась необычная тишина, в которой словно слышался какой-то таинственный шёпот, отчего он весь покрылся мурашками. А потом небо над ними со страшным грохотом раскололось, буря исполосовала его сверкающими огненными зигзагами и где-то совсем рядом с ними ударила в землю молния, сопровождаемая оглушительным громом. Мама бросила свою ношу, испуганно вскрикнув, прижала его к себе и бросилась на землю, в следующее мгновение вспыхнул ослепительный белый свет и снова раздался грохот грома, после чего резко запахло горящей древесиной. В какой-то момент из-под руки матери он увидел, что платан охвачен огнём, потом мать теснее прижала его к себе, исчезла и эта щёлка и наступила кромешная мгла. Спрятав голову на груди матери и затаив дыхание, он слышал, как ливень хлещет по её спине, тогда как ему было и тепло, и сухо. Когда вокруг снова установилась тишина, мать, тяжело охнув, подняла его с земли. В сумерках могучий платан стоял целый и невридимый, казалось, крона его стала даже гуще, чем была, и он понял, что молния подожгла дерево, а ливень погасил бушующее пламя. Это было похоже на игру, и у него отлегло от сердца. Но мать, бросив взгляд на сына, пришла в ужас: он был бледен и почти не мог говорить. “Страх поразил моего мальчика! – переполошилась она. – Идём скорее назад, к Семи Родникам…” Только тут он заметил, что рука его пуста, цветы исчезли, но ладонь ещё хранила о них горячее воспоминание, а ноздри – их нежный аромат. “Цветы… – захныкал он, – мои цветы пропали…” Он вырвал руку из материнской ладони, стал на четвереньки и начал их искать в темноте. Оказалось, что их разметало во все стороны, он нашёл их по запаху, собрал по одному, но его самого любимого цветка – бессмертника – не было, и он горько заплакал. “Перестань!” – не выдержала мать, схватила его руку и потащила за собой в сторону горы. Небо очистилось и было усеяно яркими звёздами; казалось, они устроили там весёлую пирушку – перекликались друг с другом, смеялись, пили прохладное вино ночи. Но его ничто не радовало, он горевал о потерянном бессмертнике, ему казалось, что тот зовёт его из темноты, зовёт и не может найти. Когда они подошли к утёсу, мать наклонилась к нему и шёпотом сказала, что теперь он не должен оборачиваться и говорить, а должен хранить молчание. По узенькой тропе он наощупь следовал за нею, и чем глубже уходили они под каменные своды утёса, тем плотнее становилось леденящее душу безмолвие. Неясные контуры камней походили на гигантских нахохлившихся орлов, бдительно стерегущих родник. Но они, по-видимому, хорошо знали маму и не чинили никаких препятствий. Вот и родник: просторная пещера с удивительно круглым арочным входом, в глубине которой расположен маленький бассейн. У края бассейна возвышался вертикальный каменный столп, имевший идеально круглую форму и гладкую поверхность; в темноте он искрился, словно внутри у него горел некий таинственный огонь, отблеск которого ложился на воду, и она блестела подобно глубокому и чистому зеркалу. Опустившись на колени, мать трижды поклонилась роднику, потом повернулась к каменному столпу, наклонила голову и стала быстро-быстро шептать молитву. Голос матери отзывался в пещере тихой мелодией. Кончив молиться, мать трижды поклонилась столпу и жестом велела сыну положить цветы к его подножью. Он робко стал на колени и осторожно, по одному, положил цветы на указанное место, мысленно пересчитав их в уме. Седьмого цветка, бессмертника, не было. Он ужасно огорчился и с губ его еле слышно сорвалось: “И я…”.

 

По лицу Армена скользнула детская улыбка и навсегда погасла в сумраке. Чаркин грубо потянул его за руку.

 

 

4

 

Было холодно. Моросил мелкий, колючий дождь. Прячась в предрассветных сумерках, неощутимо текла река, и густые тени камышей не могли согреть её мёрзнущего тела. Царило глухое, пустынное безмолвие, птицы забились в свои гнёзда, лишь плеск дождя иногда нарушал тишину и тут же растворялся в непроницаемом тумане.

На берегу, на своём привычном месте под большим, высохшим деревом, спиной привалившись к стволу, сидел Ата и, задрав жидкую бородёнку,  широко и часто зевал. Привязав удочку к свисавшей над рекой ветке дерева и уставившись в воду бессмысленным, немигающим взглядом воспалённых  глаз, он ждал, когда же дёрнется поплавок, но ничего не происходило.

– Ловись же, проклятая, – недовольно прохрипел он, обращаясь к рыбе, – а то я тебя раздавлю, как червяка… как любого…

– Что, не клюёт? – раздался вдруг чей-то хриплый голос, и немного погодя из тумана вынырнул высоченного роста человек в длинном дождевике. – Рыбку ловишь? – зябко втягивая голову в плечи и внимательно глядя по сторонам, спросил он между прочим.

– А кого ж ещё, человека, что ли? – ответил Ата и загоготал. – Хотя и это не помешало бы: надолго бы обеспечил себя кормёжкой… – Вытерев губы ладонью, он снова было залился смехом, но закашлялся натужным, удушливым кашлем.

Человек не откликнулся. Вид у него был рассеянный и озабоченный, лицо осунулось от бессонницы. Это был Чаркин. Он подождал, пока Ата откашляется.

– Есть для тебя неплохое дельце, – как бы вскользь сказал Чаркин, не отрывая глаз от реки. – Ты сегодня на бутылку заработал или ещё нет?.. – Он дружески положил руку на плечо Аты, губы тронула едва заметная усмешка.

– А что? – насторожился Ата, поворачивая свою лысую голову к собеседнику.

– Да тут ночью чудак один покончил с собой: утопился, – сказал Чаркин, кивнув в сторону реки. – Надо вытащить труп…

Примерно в середине реки покачивалось наткнувшееся на огромную корягу тело утопленника; сквозь туман можно было разглядеть голую спину и ремешок на поясе.

Ата весь превратился в слух.

– Получишь целую бутылку “Красного” в качестве премии, – продолжал Чаркин тем же мягким, дружеским тоном. – Кроме того…

– Да этого не хватит даже горло промочить! – Ата обиженно отвернулся. – Тоже мне, нашли дурачка…

– Ладно, две…

– Три! – выпалил Ата. – А теперь решай, – он снова занял прежнюю равнодушную позу и уставился на поплавок.

Между тем туман редел с каждой минутой и труп был виден всё отчётливее.

– Так и быть, доставай! – Чаркин нетерпеливо чмокал губами.

Ата удивительно легко вскочил с места, спустился с крутого берега к воде и скрылся из глаз. Некоторое время снизу доносился шум, производимый действиями Аты да громкое шуршание травы под его ногами. Потом в реку шлёпнулась длинная сухая ветка, к концу которой стеблями пырея был прочно прикреплён крюк, сделанный из толстой и ржавой металлической проволоки. Несколько раз крюк касался голой спины трупа, оставляя на ней полосы, прежде чем уцепился за пояс. Вначале казалось, что труп сопротивляется, но вот он медленно поплыл к берегу. Вскоре снизу послышалось недовольное кряхтенье и хриплые ругательства и, наконец, появилась огромная фигура Аты, взвалившего на плечи труп.

Подойдя к Чаркину, он привычным движением сбросил тело с плеч и рукавом вытер со лба пот. Тело с глухим стуком упало на землю, разбрасывая брызги. Чаркин не успел увернуться и стал стряхивать с себя капли воды.

– Тьфу, разбойник, – ругнулся Чаркин.

– Тяжёлый, как семь дохлых баранов… – Прерывисто дыша, Ата с усилием проглотил слюну и улыбнулся.

Оба молча смотрели на лежавшего ничком мертвеца, на затылке которого зияла глубокая круглая рана с рваными краями, наполненная чёрной свернувшейся кровью. Тишину нарушил раздражённый голос Чаркин.

– Поверни его на спину, – приказал он.  

Ата просунул ногу под тело, напрягся и перевернул его. На миг показалось, что труп сделал какое-то самостоятельное движение, раскидывая руки. Но они тут же застыли в траве, неподвижные, как камни, большие и честные руки.

– Ого, – удивился Ата.

– Знаешь его? – прищурил глаза Чаркин.

– Ага, соседями были, – ухмыльнулся Ата. – Да только нехороший он был человек, трусливый, – он поскрёб ногтями затылок, улыбаясь и не отрывая глаз от трупа. – Не поладили мы однажды, и он хотел меня ломом шарахнуть, но я на него так зыркнул, что он бросил лом и сбежал… А домик он себе неплохой соорудил, – с завистью добавил Ата после паузы.

– А где ты живёшь? – поинтересовался Чаркин.

– В старой мастерской.

– Хотел бы жить в его доме?

– Неплохо было бы, – нерешительно произнёс Ата, не очень-то веря, что такое возможно. – Но… – Он взглянул на Чаркина и, встретив его угрюмо-испытующий взгляд, осёкся.

Снова наступило молчание.

– Что он такого сделал? – осторожно спросил Ата.

– Двадцать восемь дней назад в одной лесной деревушке ребёнка убил, – рассеянно ответил Чаркин, оглядываясь по сторонам. – Вчера ночью, когда его переправляли в тюрьму, ему удалось сбежать. Парень наверняка свихнулся: всё время повторял, что руки на себя наложит. Так и сделал… – Чаркин снова устремил на Ату внимательный взгляд.

– Гм…

– Этой ночью ты, как всегда, ловил здесь рыбу, когда при лунном свете увидел, что этот человек бежит к реке и при этом орёт, как ненормальный. Правильно?..

Ата переступил с ноги на ногу и ничего не ответил.

– Потом ты увидел, как полицейские стали искать его в камышах, они расспросили тебя, и ты сказал всё, чему был свидетелем…

– Да, – неуверенно подтвердил Ата.

– Всю ночь полиция разыскивала его, но не нашла. Только когда рассвело, ты заметил труп, который прибило к коряге, и сразу сообщил мне…

– Так и было, – уже смелее подтвердил Ата.

– Хорошо, ты получишь то, о чём мы говорили, – сказал Чаркин. – Оставайся здесь. Через час сюда прибудет очень важный человек, чтобы на месте собственными глазами увидеть убийцу своего сына. Ты расскажешь ему всё, ничего не добавляя и не убавляя, понятно?..

– А рана на затылке?

– Экспертиза подтвердит, что бежавший от правосудия убийца бросился в реку и в затылок ему вонзился острый конец оси старой телеги, которая когда-то здесь затонула. Эту ось мы вытащим из воды как вещественн